Подпишись и читай
самые интересные
статьи первым!

19.08.2010

Татьяна Догилева, личная жизнь

Есть такая актриса Татьяна Догилева, личная жизнь ее будет рассказана в сегодняшней статье. В первый раз о том, что я некрасивая, мне объявили в одиннадцать лет. Именно объявили, поскольку сделано это было публично, на приемных экзаменах в цирковое училище. Я прошла предварительные туры и на последнем показала все, на что была способна. С ходу села на шпагат, сделала мостик, согнула ладонь «в обратную сторону», коснувшись ногтями предплечья.

1 90395

Во время исполнения коронного трюка «женщина-змея», когда попа покоится на макушке, один из экзаменаторов привстал со стула и восторженно зацокал. Никто из претендентов ничего подобного продемонстрировать не мог, и я была уверена: меня примут. Но в списке, который зачитал тучный дяденька — явно не из цирковых, а из руководивших ими чиновников, — моей фамилии не оказалось. Восторженно цокавший член комиссии сначала завис с открытым ртом, а потом стал шептаться с председателем. Я услышала слова «девочка-змея», «совершенно бесстрашная» и свою фамилию. «Догилева? — громко переспросил чиновник. — Некоторые способности есть, но девочка некрасива, а потому абсолютно не сценична».

Жестокая жизнь

Два месяца мне казалось, что жизнь закончилась. А как вы хотели?! Меня лишили мечты, несправедливо лишили, да еще и обозвали некрасивой! Родителям, с утра до ночи стоявшим у станков на заводе, было не до утешений. Увидев дочку зареванной, отец или мама прикрикивали: «Хватит слезы лить! Лучше займись уроками!» Я забиралась в стенной шкаф и, уткнувшись в пахнущие пылью и нафталином зимние пальто, размышляла о жестокости мира. Скорбь моя усугублялась тем, что каждое утро я видела, как соседка, с которой мы вместе держали вступительные экзамены и которую в училище приняли, отправляется на занятия. Делать она ничего не умела, зато была сказочно хороша — не девочка, а картинка. Мне не столько хотелось работать в цирке, сколько, накинув ремень спортивной сумки на плечо, объявлять, как она, на весь двор: «Я пошла в цирковое училище!» Потом я еще не раз услышу о своей «очень тяжелой внешности» и вроде бы даже смирюсь с тем, что стать актрисой мне не суждено. Получив аттестат, начну готовиться к поступлению в Институт стран Азии и Африки. —  А что же заставило поменять решение и отправиться в ГИТИС? ГИТИС... До ГИТИСа было еще много чего: ВГИК, Школа-студия МХАТ, «Щепка», «Щука». А насчет того, что заставило... Я упорно учила английский, все китайские революции от зубов отскакивали, среди ночи разбуди — расскажу про японские острова и горы с реками. Но как только услышала, что во ВГИКе начались вступительные экзамены, — помчалась туда... Видимо, из чувства протеста: вы говорите, что я некрасивая и в артистки меня не примут, а я вот возьму — и поступлю! Во ВГИКе меня не допустили даже до первого тура — посоветовали поступать в технический вуз. Есть там такая «традиция» — всех неперспективных кандидатов отправлять учиться на инженеров. На этом «напутствии» меня просто замкнуло: «Какое у них право не пускать человека в профессию, о которой он, может, с раннего детства мечтал?» Решила, что буду показываться во все театральные вузы, какие только есть в Москве.

Поступила или нет

Кто-то из вгиковских абитуриентов подсказал, что на экзамены в Школу-студию МХАТ нужно одеваться скромнее скромного и совсем не краситься, даже ресницы. Нашла в мамином загашнике отрез блекло-розового ситца и соорудила себе нечто вроде крестьянского  сарафана,  волосы заплела в две косички. В таком виде и отправилась. Читала что-то из классики, что именно — не помню. А вот полные страдания и неизбывной тоски глаза сидевшей в приемной комиссии Софьи Станиславовны Пилявской мне не забыть до конца жизни. В самый разгар моего «выступления» к столу экзаменаторов подошел кто-то из педагогов: «Ну как?» — «Двести человек в день, — Пилявская тяжело вздохнула и, коротко кивнув в мою сторону, добавила: — И все такой кошмар...» —  Спустя восемь лет вы вместе с Пилявской будете сниматься у Козакова в «Покровских воротах». Она вас вспомнит? —  Нет, конечно! Я сама несколько раз сидела в приемных комиссиях ГИТИСа и знаю, что это такое. К концу дня не помнишь не только лиц абитуриентов, но и как тебя зовут. В один из съемочных дней Михаил Михайлович подошел ко мне и сказал: «Татьяна, ты очень нравишься Софье Станиславовне». Я чуть не лопнула от гордости! Напомнить Пилявской про «кошмар», которым она «окрестила» меня на экзаменах, и в мыслях не было. После фиаско в Школе-студии МХАТ на экзамен в «Щепку» я разоделась в пух и прах: в собственноручно сшитую мини-юбку из зеленого вельвета с пристроченной по подолу портьерной бахромой, ярко-красную кофту-«лапшу» и белые гольфы. Не помогло — и здесь дали от ворот поворот. Комиссии ГИТИСа я читала стихотворение Евгения Евтушенко «Отверженная» — что, как   сами понимаете, очень соответствовало моему внутреннему состоянию и положению:

Над землею летают спутники,

 Взрывы тишь над тайгой разламывают,

А какие-то лысые умники

Здесь с усмешкой тебя разглядывают.

Удивление комиссии

Дочитала последние строки и замерла. Только тут заметила, что все мужчины в приемной комиссии, как на подбор, лысые. Переглядываются, поглаживая безволосые макушки, хмыкают. Ну, думаю, наверняка решили, что я нарочно... Теперь точно не примут! Уже брела, поникшая и несчастная, по дворику, когда услышала: «Догилева, вернитесь!» Вернулась. Стою, жду разноса: дескать, как вы посмели?! И вдруг меня спрашивают: — Скажите, а что у вас с зубами? Соседка сокрушалась: «Артисткам ведь с режиссерами спать надо!» На что моя мама выдала отчаянным дискантом: «Ну и пусть спит!» Я с готовностью оскалилась, продемонстрировав большую щербину. В ответ — многоголосое и озадаченное: —  Да-а-а... С вызовом вскинула голову, но интонация получилась жалостливая: —  А разве зубы главное? —  А что же, по-вашему, главное? Я изумилась: —  Как что? Душа! «Лысые умники» опять захмыкали. Только Владимир Наумович Левертов — именно он станет моим первым настоящим Учителем — оставался серьезным: —  Если избавишься от щербины, возьмем в институт. Но учти: никакого золота и прочих металлов. Родители у тебя кто? Я ответила, что мама токарь, а папа слесарь. И услышала: —  Если понадобятся деньги — скажи. Вот такие у нас были педагоги! На следующий день мы с мамой поехали в ортопедическую клинику — тогда едва ли не единственную на всю Москву. Собрался целый консилиум, но вердикт был неутешительный: «Сделать ничего нельзя. Вы упустили время. В подростковом возрасте можно было поставить скобки, а сейчас челюсть уже сформировалась». По дороге домой мама успокаивала: —  Ну что ты, доченька, так переживаешь? Бог с ним, с этим институтом для артистов!  А я, набычившись, твердила: —  Все равно поступлю! Еще на лестничной площадке мы услышали телефонный звонок. Звонили из клиники: «Приезжайте. Попробуем что-нибудь сделать. Не должна какая-то щербина судьбу человеку ломать». Перед тем как усадить в кресло, доктора предупредили: «Будет очень больно» — я кивала; «Придется вырезать часть десны» — соглашаясь, прикрывала глаза. За два часа, пока шла операция, ни разу даже не ойкнула. На последний, решающий тур в ГИТИС явилась с припухшей губой и железной скобкой на верхних зубах, которую мне сняли только на втором курсе. —  И мир, наконец, увидел знаменитую догилевскую улыбку. А к вашему поступлению в ГИТИС родители как отнеслись? —  По-разному. Папа сильно расстроился: «Дочка, ты ж у нас такая умная — куда хошь бы поступила, а ты в артистки. Ну чего там хорошего-то?» Зато мама ходила гоголем. Накрыла праздничный стол, пригласила соседок.  —  А когда же случился первый роман? И кто он был — ваш избранник? —  Роман случился спустя пару месяцев, а его героем стал однокурсник Юра Стоянов. Он и сейчас весьма привлекательный мужчина, но тридцать лет назад был просто ослепителен. Высокий, стройный, светловолосый, голубоглазый, к тому же — мастер спорта по фехтованию.

Что же делать?

После первой сессии, которую мы оба сдали, скажем, так, не совсем удачно, я провожала Юру на каникулы в его родную Одессу. Пока не объявили посадку, целовались в укромном уголке до умопомрачения. Прощаясь, Стоянов сказал: «Я обязательно расскажу про нас с тобой родителям. Весной поженимся». А мне двух проведенных в разлуке недель хватило, чтобы понять: с любовью нужно завязывать. Иначе придется проститься с учебой. О своем решении я объявила возлюбленному в первый же вечер после его возвращения. Стоянов страдал. Об этом мне, округляя в ужасе глаза, докладывали сокурсники: «Юра так страдает! Почти не ест и совсем не спит!» Впрочем, его страдания длились не долго. В конце первого курса он женился на милой девушке с театроведческого факультета. Накануне свадьбы мы с двумя однокурсницами, которые успели побывать в возлюбленных первого красавца ГИТИСа до меня, послали к Юре гонца. Тот должен был пригласить Стоянова в одну из аудиторий. Открывается дверь, в щель просовывается Юрина голова. —  Чего вам? — голос напряженный, глаза подозрительно шарят по аудитории. —  Проходи. Садись. Нужно поговорить, — отвечаем. —  Чего задумали-то? — еще больше напрягается Юра. Но все-таки проходит и садится. Мы выстраиваемся перед ним по росту и затягиваем популярную в то время жалостливую песню:

А любовь у нас с тобой была недлинной,

Может, просто не дождались мы любви,

Позови меня на свадьбу, мой любимый,

Посмотреть твою невесту позови…

Только вместе

Поем с трагическими лицами, добавив в голоса дрожи. Дослушав наш вокал до конца, Юрка с выступившими от смеха слезами и криком «дуры!» вылетает из аудитории. —  Дальше «поцелуев до умопомрачения», надо думать, дело не зашло? —  Не зашло. Первым моим мужчиной стал киевлянин. Звали его Володя. В Москву он приезжал в командировки. Познакомились мы в метро, что было против моих правил.  Но  Володя,  как только представился, сразу предложил: «Девушка, вы не хотели, бы сегодня вечером пойти со мной в Большой театр?» Еще бы не хотеть, если я, москвичка, ни разу в нем не была! В свой третий или четвертый после нашего знакомства приезд Володя встретил меня возле института: «Малыш, я привез тебе из Киева тортик. Приходи вечером в гостиницу — чайку попьем». Чем должно завершиться чаепитие, я прекрасно понимала — так что терять девственность отправилась вполне осознанно. Она сильно омрачала мое существование. Девчонки-однокурсницы свое грехопадение, надрывая душу и рыдая, давно отпереживали, а я все оставалась белой вороной. С этим надо было что-то делать. Бедный Володя чуть не чокнулся, когда понял, что стал «первооткрывателем». Вела-то я себя как бывалая, много повидавшая особа. Как же он каялся, как просил прощения... А я с небрежной усмешкой роняла: «Чего ты там бормочешь? Оставь эти рефлексии. Все нормально». Опять кого-то играла... Володя был очень порядочный и, видимо, питал ко мне самые теплые чувства. Еще полгода, приезжая в Москву, встречал возле института, пытался объясниться. Но, выполнив свою функцию, он стал мне совсем неинтересен.  Еще уходя  из гостиницы, погруженная в переживания по поводу своего падения, я думала только о том, что нужно немедленно рассказать все подругам, смакуя подробности. —  Дипломный спектакль вашего курса «Много шума из ничего» режиссера Владимира Левертова стал событием. Особенно критики хвалили вашу Беатриче... —  Было такое. Помню (еще бы мне не помнить!), писали что-то вроде: если о других участниках спектакля можно сказать, что они блестящие выпускники, то Татьяна Догилева, сыгравшая Беатриче, — состоявшаяся актриса. Во как! Благодаря успеху дипломного спектакля я получила приглашения из нескольких театров. Но первым делом отправилась в продвинутый «Ленком», худрук которого — по просьбе Левертова — согласился меня посмотреть. Марк Анатольевич Захаров был немногословен: —  Ну, все понятно... Нервная такая конструкция... Но вы, же как выпускница на договор не согласитесь? —  Не соглашусь. —  А вакансий у меня не имеется. Есть тут одна пьеса, вы походите на предварительные репетиции. Это были даже не репетиции, а просто читка. Зато, в какой компании! Янковский, Збруев... Оба постоянно надо мной смеялись. Не задирая, не обижая — так, из жизнелюбия. Атмосфера тогда в «Лейкоме» была замечательная, мне страшно хотелось в нем работать, однако Захаров ничего не обещал, и я по приглашению помощницы Георгия Товстоногова отправилась на «смотрины» в БДТ. Там меня готовы были взять сразу же, но накануне поездки в Питер я получила свою первую главную роль в кино — через пару недель начинались съемки. Товстоногов пожал плечами: «Значит, пусть приезжает после съемок. Оформляйте в штат». —  А что это был за фильм? —  Худший в истории человечества. Назывался «Безбилетная пассажирка» и должен был агитировать молодежь за поступление в ПТУ. Я играла юную штукатуршу Нинку Бабайцеву. —  Кажется, на съемках именно этой картины вы встретили человека, который стал вашим мужем? —  Уточню: первым мужем. Съемки проходили в Краснодарском крае. Плескалось море, все цвело. Не влюбиться в таких «декорациях» невозможно. И я влюбилась. До истерики. В последнего члена киногруппы — в «хлопушку». На каждой площадке есть человек, который объявляет: фильм такой-то, дубль такой-то, и палочкой по дощечке — хлоп. Александр мне показался божественно красивым и почти таким же умным. Вернувшись домой, я заявила родителям, что встретила главного мужчину своей жизни. Мама, четыре года назад разрешившая мне спать с режиссерами, отрезала: «Чтобы жить вместе без загса — даже не думай! Вот поженитесь — тогда пожалуйста!» Видимо, ее «благословение» распространялось только на режиссеров. Папа заявил, что пригласит на свадьбу всю родную подмосковную деревню.

Грехопадение

Не успела я распаковать чемодан, с которым ездила на «натурные» съемки, позвонил Захаров: —  Татьяна, как же так?! Мы на вас надеемся, рассчитываем, что вы у нас будете Нелю в «Жестоких играх» Арбузова играть, а вы у Товстоногова в списке актеров на тот же спектакль заявлены? —  Но, Марк Анатольевич, вы же мне ничего определенного не обещали! —  Как это не обещал? Янковский и Збруев вас наперебой хвалят, в театре вы ко двору пришлись. Да вы уже в штат зачислены! Потом знающие люди объяснили мне две прописные истины: в мире театра сразу все становится известно — раз, главные режиссеры очень не любят, когда коллеги перехватывают у них актеров, — два. На протяжении нескольких недель я ездила в «Ленком» и высматривала свою фамилию на доске расписаний. Ее не было даже в массовке. Девчонки свое грехопадение уже отпереживали, а я все еще оставалась девственницей. С этим надо было что-то делать время. К переживаниям по поводу творческого простоя прибавилось еще одно — я поняла, что совсем не люблю своего жениха. Собралась с духом и предложила Саше отложить свадьбу. В ответ услышала: «Тогда смерть». Пришлось идти в загс. Поженившись, мы поселились в коммуналке — крошечную комнату выделил мелькомбинат, где работал папа. Я целыми днями истерически играла жену: стирала, гладила, варила, драила кастрюли. А вечером, измотанная домашним хозяйством, садилась на кухне, роняла голову на руки и думала: «Повеситься, что ли?» К счастью, Захаров дал мне крохотную, бессловесную роль в «Революционном этюде» Шатрова. В спектакле были заняты Янковский, Леонов, Пельтцер. При таком раскладе я готова была хоть скульптуру у задника изображать! А мне повезло воплощать образ Теории свободной любви. Захаров ставил задачу: «И вот вы, Татьяна, в безумной эротической истоме лезете на трибуну, отбираете у оратора стакан с водой и в той же истоме его опустошаете!» Я, извиваясь всеми частями тела, втекала на трибуну, в невозможном томлении брала стакан... И была безмерно счастлива,  когда  видела на лице Марка Анатольевича легкую улыбку. Жаль, перед публикой я в этой роли так и не предстала. Незадолго до премьеры Захаров решил, что я должна играть молодую бюрократку Сапожникову. Я испугалась — серьезная роль, со сложным рисунком, с текстом. Слава богу, все получилось. Спектакль имел  большой  успех, меня хвалили, в том числе и Марк Анатольевич, доброе слово которого мне было важнее тысячи фимиамных рецензий. Я чувствовала себя абсолютно счастливой. Но только в театре, поскольку здесь напрочь забывала о своем замужнем положении. Идти домой, где придется о чем-то разговаривать с человеком, который стал чужим, совсем не хотелось. А уж ложиться с ним в одну постель — вообще нож острый. Мы разошлись через три месяца после свадьбы. Инициатором была я. Саша инициативу поддержал — на удивление легко. Предполагаю, что к этому моменту у него уже была подруга. Во всяком случае, через полгода после расставания со мной Александр был снова, на сей раз благополучно, женат.

Актерское мастерство

Видимо, южная природа сыграла с Сашей ту же шутку, что и со мной. Напустила наваждение, которое по возвращении в Москву улетучилось. Только с моих глаз любовная пелена спала раньше, чем с его. —  Репетировать роль Нели в «Жестоких играх» вы начали, уже, будучи свободной женщиной? —  Да, эти два события совпали. «Жестокие игры»... На репетициях этого спектакля я узнала, каким Захаров может быть беспощадным. Человек он, безусловно, очень умный, поэтому бьет по самому больному. Для того чтобы унизить, уничтожить, Марку Анатольевичу достаточно одной фразы. До сих пор в глазах стоит его искривленное брезгливо-страдальческой гримасой лицо, а в ушах — раздраженно-тягучий голос: «Та-а-ня! Та-а-ня! Ну, уж если педагог вас сюда устроил — говорили, за какие-то таланты, — так покажите хотя бы что-нибудь...» Я чуть не задохнулась от обиды: «Меня? Устроили? Это он о том, что Левертов попросил меня посмотреть?» В горле застряли слова: «Да я бы сейчас у Товстоногова играла, если бы вы меня не уговорили к вам пойти! Эфрос меня тоже звал! Я вообще, если хотите знать, нарасхват!» Стою посреди сцены абсолютно раздавленная — как будто на меня айсберг наехал. Ждать, что кто-то заступится, нечего. Все смотрят в сторону. Только Коля Караченцов подходит сзади и еле слышно шепчет: «Что, получила? Не кисни! Когда он на меня напускается, я — глаза в пол и твержу про себя: «Сам дурак, сам дурак...» В другой раз в свой адрес услышала от Марка Анатольевича: «Я даже смотреть на вас не могу! Если сейчас открою глаза, то такого вам наговорю, что самому страшно!» И все это с горячим сердцем, сквозь стиснутые зубы. Что после таких слов делать? Бежать вон со сцены — и больше не возвращаться? Засовывала свою гордость подальше и терпела. Как и все остальные. «Самодержец» мало кого щадил. Доставалось и Янковскому, и Караченцову, и Абдулову. Несколько раз видела, как даже мужчины после публичного унижения плакали. Да что там плакали — рыдали! Положение усугублялось тем, что я в Захарова была влюблена. Да в него и нельзя было не влюбиться. Фанат своего театра, бесконечно талантливый,  обаятельный... Когда он вдруг подхватывался с режиссерского кресла, взлетал на сцену, начинал что-то показывать, не у меня одной глаза загорались восхищением, а сердце замирало от восторга. Многие, ох многие не устояли бы, прояви Марк Анатольевич к ним мужской интерес! Но он этого не делал, и жаждущим особого внимания актрисам оставалось хвастаться только одобрительными взглядами, которыми изредка награждал Мастер. Мне не «обламывалось» и этого. Марк Анатольевич был категорически недоволен тем, что я делаю на сцене. Сейчас понимаю: у него были на то основания. Я что, большим профессионалом к нему попала? Вчерашняя выпускница, у которой ни опыта, ни умения владеть телом, эмоциями... На пике отчаяния начались галлюцинации. Ночью в комнате, где кроме меня никого не было, вдруг раздавались шорохи. Открыв глаза, я видела стоявших по углам укутанных в черные платки старух...

Удача впереди

В двадцать нервная система еще крепкая и сама способна справляться с испытаниями. Как только у меня мало-мальски начало что-то получаться и мэтр от унижений перешел к нещедрым похвалам, старухи исчезли. «Жестокие игры» долго не принимали. Пьеса по тем временам и впрямь была смелая. Главные герои — разочаровавшиеся в жизни молодые москвичи, которые многого ждали от «хрущевской оттепели», но ошиблись в своих ожиданиях. Кое-кто из чиновников от культуры сразу окрестил пьесу «очернительством советской действительности». В конце концов — после изменения самых острых диалогов — спектакль выпустили. Успех был оглушительный. Спекулянты драли за билеты сумасшедшие деньги — в десять, двадцать раз больше номинала. Мне казалось: теперь ролями в «Ленкоме» я обеспечена до пенсии. Но прошел один сезон, два, три, четыре... Я по-прежнему играла Нелю в «Жестоких играх», где один из героев спрашивал: «Сколько тебе лет?» Я отвечала: «Девятнадцать». — «Врешь!» — уличал герой, и с каждым годом, надо признать, Каждый вечер по окончании съемок мы с Мироновым ужинали в ресторане «Астория», потом шли гулять по ночному Ленинграду и прощались, в надежде увидеться снова.

Автор: Марина Вавринюк

Коммент. (0)

Полужирный Наклонный текст Подчеркнутый текст Зачеркнутый текст | Выравнивание по левому краю По центру Выравнивание по правому краю | Вставка смайликов Выбор цвета | Скрытый текст Вставка цитаты Преобразовать выбранный текст из транслитерации в кириллицу Вставка спойлера